Мультфильмы от полиции: откуда у арестованных следы побоев — по версии силовиков

Согласно исследованию «Левада-центра», каждый десятый житель страны сталкивался с насилием или угрозой насилия со стороны правоохранительных органов. Говорить о случившемся многие боятся. Но дела против силовиков даже при огласке заводят крайне редко, еще реже они доходят до суда и вынесения приговора. Часто система верит рассказам полицейских — в том числе совершенно абсурдным — по поводу того, откуда появились травмы у задержанных, арестованных и заключенных.

26 июня — Международный день поддержки жертв пыток. Надежной статистики применения пыток в России нет. Согласно исследованию «Левада-центра», каждый десятый житель страны сталкивался с насилием или угрозой насилия со стороны правоохранительных органов. Говорить о случившемся многие боятся. Но дела против силовиков даже при огласке заводят крайне редко, еще реже они доходят до суда и вынесения приговора. Часто система верит рассказам полицейских — в том числе совершенно абсурдным — по поводу того, откуда появились травмы у задержанных, арестованных и заключенных. В России этим людям помогает Комитет против пыток. Креативное агентство Zebra Hero вместе с анимационной студией Petrick выпустили ролик о том, как полицейские объясняют применение пыток — а «Медуза» поговорила с людьми, которые пострадали от рук силовиков.

«Самым невыносимым было, когда мне на голову надевали пакет. Я несколько раз терял сознание»

Александр Семенов, 42 года, занимается грузоперевозками, живет в Нижнем Новгороде

19 мая 2011 года меня задержали по подозрению в убийстве человека. Домой, где я в тот момент был со своим 14-летним сыном, приехали сотрудники полиции. Они ничего не объяснили, сказали: «Проехать надо по делу». Я согласился. 

В отделе меня сразу провели в кабинет, начали спрашивать: что, где, откуда. Потом спросили, знаю ли я [Рифата] Мусина. Я ответил, что знаю. Тогда меня спросили, где он сейчас. Я этого не знал. [Сотрудники] заявили, что я вместе с братом жены убил его и расчленил. И стали спрашивать, где части тела. Я сказал, что не убивал его и не знаю, где его найти. С вечера и до четырех утра из меня выбивали, где Мусин. 

Все нарастало постепенно. Сначала сделали «ласточку». Потом надели на меня фуфайку, завязали руки и [посадили] на корточки. Я посидел, подумал, сказал им, что никого не убивал. Продолжилось — один, второй [сотрудники стали меня бить]: кто по лицу, кто по ребрам. Били кулаками. Заходили [в кабинет] начальники, смотрели на меня: «Ты будешь говорить?» Я говорю: «А что мне говорить? Нечего». Они уходили, а опера занимались своим делом — выбивали признание. Меня привязывали к креслу и били электрошокером по пальцам. Размахивали фаллоимитатором: «Поедешь в тюрьму уже петухом». Самым невыносимым было, когда мне на голову надевали пакет. Я несколько раз терял сознание. 

В этом участвовала вся опергруппа. Сотрудники били меня вдвоем-втроем, потом их сменяли. К ночи все были пьяные — в тот день им пришла зарплата или аванс. Я боялся, что меня убьют. Может, и сломался бы, но не мог им показать, где зарыты части тела. Мне нечего было им рассказать. 

Ночью меня повезли в больницу. Тогда я встретился с женой — она ждала у отдела полиции. В окно она увидела, что я избит, сказала мне: «Не давай ничего [показаний]». Потом они с подругой поехали за полицейской машиной, в которой был я, но не догнали ее. В больнице хотели, насколько я помню, засвидетельствовать мои побои — а потом сказать, что я к ним попал уже с травмами. Когда меня уводили из дома, [сын и другие свидетели] видели, что у меня не было ни синяков, ничего. Но они [сотрудники] мне сказали говорить, что я упал с фуры. Я так и сделал. 

Утром был суд. Судья увидела мои побои и спросила, что случилось. Я опять сказал, что упал с фуры. Потому что знал, что если так не скажу, меня опять повезут в отдел и продолжат начатое. Следователь говорил в суде, что меня нельзя выпускать на свободу, что я опасен. Но судья решила отправить меня под домашний арест. 

Долгое время мне было плохо. Болела голова. Я с кровью ходил в туалет. Оказавшись дома, я съездил на освидетельствование [побоев]. Еще мы сразу вызвали знакомых с телевидения. Я не задумывался о возможных последствиях огласки. Я думал, что расскажу, и ко мне уже навряд ли полезут. 

В итоге обвинять в убийстве меня не стали. Но заявление [об избиении сотрудниками] долго не принимали, были отказы. Дело возбудили только в 2018 году, семь лет спустя. Сейчас оно подходит к суду, но, может, опять что-то прекратят. Хотя вроде не должны. Как я понимаю, сейчас будут одного судить, а потом остальных. Он не отрицает, что мог нанести мне удары. Показаний других сотрудников я не читал и ни с кем из них не встречался. 

Естественно, после этого мне неприятно смотреть в сторону отдела полиции. Сразу ассоциации, что там могут сделать. Они садисты. Может быть, привыкли уже к такому образу жизни — постоянно избивать, добиваться пытками. 

Из объяснений следователя Романовой, вошедших в постановление об отказе в возбуждении уголовного дела: «На лице у Семенова она заметила небольшую гематому, точно сказать не может, но, по ее мнению, в области левого глаза. Она спросила у Семенова, при каких обстоятельствах им были получены данные телесные повреждения. Семенов ответил ей, что данные телесные повреждения он получил при неудачном падении».

«Он сел мне на плечи и несколько раз прыгнул. Была ужасная боль. Я согласился все подписать»

Александр Дмитриев, 62 года, не работает, живет в поселке в Нижегородской области

В марте 2011 года ко мне приехали домой, забрали. Меня заподозрили в краже инструментов со стройки, где я тогда работал. В отделе хотели, чтобы я написал явку с повинной. Я этого не делал, зачем я буду что-то писать? Стали угрожать. Говорили: «Сейчас мы тебе в задницу шланг засунем», — и все такое. 

Потом меня повезли в суд — хотели меня закрыть, якобы я оказал сопротивление [при задержании]. Приехал их начальник, сказал: «Будешь соглашаться [в суде] со всем, мы тебя отпустим». Я сказал, что буду говорить, как было. Он: «Сделаешь себе хуже!» Судья меня отпустила, но на выходе ждал начальник: «Забирайте его в машину и везите в отдел». В отделе надо мной стали издеваться по новой. 

Сначала матерились и говорили написать явку с повинной. Я отказывался. Тогда начальник сказал, что посадит меня в камеру и я все покажу. Я понял, что меня сейчас будут прессовать, ожидал, что будет. Меня посадили на стул, сказали опустить голову и не поднимать глаз. Потом меня стали кулаками колотить по голове, ногами — по груди и бокам. Дальше меня посадили на пол, завели руки назад и надели наручники, а ноги связали ремнем. Потом просунули веревку между ремнем и наручниками. Один начал тянуть вверх, другой давить голову к коленям. В какой-то момент он сел мне на плечи и несколько раз прыгнул. Была ужасная боль. Я просил вызвать скорую, объяснял, что у меня месяц назад был инсульт. Они говорили: «От инсульта и сдохнешь, а мы спишем [на инсульт]!»

В итоге я согласился все подписать. Они еще немного по голове постучали и сняли с меня наручники, посадили за стол. Я спросил, что писать. Они: «Пиши, как было». Я объяснил, что ничего не делал. Тогда они стали диктовать, а я писал, что якобы совершил кражу со своим знакомым. Они съездили за ним, но потом потребовали, чтобы я написал другую явку — признался, что сделал все один. Меня снова немного поколотили, отбили мне голову. Когда пригрозили опять согнуть в конверт, я написал все, что они хотели. На ночь меня закрыли в КПЗ, а утром отпустили под расписку домой. 

Продолжение на сайте Медуза