Пересборка современности

Когда моему сыну было 20, а мне соответственно 50, он мне как-то заметил (это был полувопрос): "Наверное, в 20 и в 50 мир представляется примерно одинаковым?". "Ну нет, — сказал я. — Когда тебе 20, трудно представить себе Пушкина как современника, а он жил-то тому назад всего еще три раза по стольку, сколько мне сейчас". А теперь и вовсе еще два раза по стольку — это практически здесь, за углом.

«Пора вам знать, я тоже современник...» Осип Мандельштам

Когда моему сыну было 20, а мне соответственно 50, он мне как-то заметил (это был полувопрос): «Наверное, в 20 и в 50 мир представляется примерно одинаковым?». «Ну нет, — сказал я. — Когда тебе 20, трудно представить себе Пушкина как современника, а он жил-то тому назад всего еще три раза по стольку, сколько мне сейчас». А теперь и вовсе еще два раза по стольку — это практически здесь, за углом.

Где-то я вычитал (не могу сослаться), что понятие «модерн» первым использовал как существительное Шарль Бодлер (умер в 46 лет в 1867 году — тоже за углом). До этого во французском было только прилагательное «moderne» и существительное «modernité», то есть «современность».

Я несовременен, остро ощущаю это, порой с досадой на непонимание, но все же не как какую-то ущербность. «У каждой эпохи свои подрастают леса» (Б. Окуджава). Вопрос в том, кто теперь лучше извлечет урок из «карантина», насколько этот вызов и жизнь после него лучше осмысливается с той или с другой позиции. Куда сдвинется «современность» и кто в большей степени окажется в ней «современником».

Полазил по полкам (предпочитаю все же бумажные книжки), нашел Зигмунта Баумана: «Текучая современность». Мастер аллегории в философии и социологии, Бауман уподобил модерн мчащейся вперед (что соответствует понятию прогресса) глыбе, тогда как для постмодерна характерна «текучая», свободная мобильность индивидов-атомов. Вроде бы есть возможность выбора, но никто уже не понимает, что и для чего выбирать, рассыпаются институты семьи (гражданский брак), карьеры (фрилансеры раз за разом меняют «проекты» и переучиваются), даже государства (транснациональные корпорации) и отечества (где работа, там и дом, а единый язык — английский).

Ценности предстают относительными, то есть они уже и не ценности вовсе, и хотя все субъекты этой «текучки» одержимы манией все менять и узнавать для себя что-то новое, это соседствует с глубоко снобистским убеждением в том, что в мире уже не может быть ничего нового, и ничем «вам» «нас» уже не удивить.

А тут раз! — и коронавирус: новое крепостное право с электронной слежкой. Сидим дома, думаем, но это — если умеем. И тут выясняется, что переучиваться научились, а вот думать и не умеем, потому что мысль только кажется легкой и быстрой, а на самом деле она долгая и тяжелая, и в ней нельзя вот так произвольно все менять, иначе она крутится вхолостую. И тут, как ни странно, какое-то преимущество получает человек прошлого века — он существо более медленное и усидчивое.

Может быть, так я оказываюсь более современен, чем молодые современники в той современности, в которую мы потом попадем. Изменится ли жизнь «после карантина»? Думаю, да: изменится ментальность, а это и есть «жизнь». Какое-то число из нас оценит урок замедления, паузы, позволяющий противостоять «цифровому будущему» в том виде сметающего ценности потока, каким он представлялся до сих пор.

Почему современник Пушкин, но не Зинаида Гиппиус и тем более не Эдуард Асадов? Чем Бах современнее Штрауса и тем более концертов ко Дню милиции (ах, да — полиции)? «Есть ценностей незыблемая скала Над скучными ошибками веков...», ау? (Это снова Мандельштам). Конечно, они субъективны в том смысле, что оставляют простор для выбора, но не «относительны». Относителен так называемый «успех». А современностью «после» станет то, что каждый с собой туда возьмет (но что-то и оставит как ненужное).

Источник: Новая газета